Конский хвост

Судзуэ Тосиро называют драматургом японской новой волны. К российской новой драме это явление если и имеет отношение, то весьма отдаленное. Поскольку герои пьесы Тосиро «Конский хвост» — три влюбленные пары — выясняют отношения без ненормативной лексики, мордобоя и прочих «обязательных» элементов новой драмы. Молодые артисты «ОКОЛО», занятые в спектакле Алексея Шендрика, вовсе не стилизуют японцев — они просто играют сегодняшних людей, пытающихся вырваться из одиночества и в то же время слишком сильно погруженных в себя. Особого японского колорита в спектакле не будет — разве что своеобразно подсвеченные декорации Василия Валериуса и Екатерины Пыхтеевой могут напомнить кадры японского кино. Или, может быть, настрой фильмов Вонга Кар Вая.

Премьера состоялась 25 июня 2009 года. «Спектакль по пьесе современного японского драматурга Судзуэ Тосиро. Сюжет пересказывать бесполезно — очарования спектакля это не передаст, только собьет с толку. К тому же действия героев и в особенности мотивы их поступков в дальневосточной литературе часто труднообъяснимы для европейца. Но „про что“, к счастью, здесь неважно, а важно — „как“. Начинается все с того, что из тени появляется Музыкант и в течение первых десяти минут дудит в национальный инструмент. Зрители смирно слушают; к концу десяти минут, правда, начинаются покряхтывания, перешептывания, почесывания и вообще первые признаки зрительского нетерпения — но, однако же, с оттенком уважения: шумят деликатно, как в скучном музее. Мелькнула, конечно, нехорошая мысль, что „раджа просто смеется над нами“ — получите, мол, снобы, дурачки околотеатральные, дозу концептуального; сами хотите этого, с тщеславием вашим, с оглядкой на ученого соседа — ну вот и слушайте. Но эту мысль я прогнала, и появилась другая: что несколько минут японской музыки в начале спектакля нужны были, чтобы совершить некоторый переход — туда, в чужое культурное пространство. Даже перелет, учитывая расстояние. И были мы все, пока слушали Музыканта, пассажирами небывалого театрального корабля. Переход, правда, совершился не сразу. Некоторое время я смотрела на сцену, осознавая, что это сцена, что я в театре, и что вообще эта искусственная Япония чем-то напоминает достославный пионерский лагерь, где я отбывала проходила практику. Там была организована Неделя Японии — со спектаклем, выставками и прочим. В одной из сцен спектакля понадобилось изобразить чайную церемонию; герои (самурай и учитель чайной школы) орудовали пятилитровым алюминиевым чайником с кривоватой надписью „столовая“ и керамическим чашками для компота. С тех пор я боюсь европейских интерпретаций японского быта. А между тем я и сама не заметила, как переход совершился. Создателям спектакля удалось передать, на мой взгляд, главное: ощущение странности, чуждости. Нет, „чуждости“ неправильное слово, потому что в нем есть враждебность; нужна чуждость без враждебности. И в этом смысле в спектакле есть несколько изящных решений.  В японской речи другие интонации, не те, что в нашей, к тому же тоновое ударение. А в спектакле актеры разговаривают монотонно, почти на одной ноте; японского в этом немного, но достигнуто очень важное: ощущение другого языка, другой манеры выражаться, других культурных норм. В этом измененном языковом пространстве странности пьесы, те самые культурные отличия, выглядят вполне естественно: никому не придет в голову удивляться, отчего потерявшие ребенка супруги изображают светлячков, зачем на дружбу нужно спрашивать разрешения, откуда взялась в семейном разговоре тема стихосложения.  Еще находка — это свет, точнее, воспетая Танидзаки тень. Тени в спектакле значительно больше, чем света, и это очень хорошо и очень достоверно. Тень — интересна и многообразна (от кромешной тьмы до изящной полупрозрачной тени на актерах в финале), а свет чаще всего жалкий и неверный, как от одной слабой лампочки. Из актеров очень понравились Сергей Каплунов и Елена Кобзарь (супруги-светлячки), и рыжеволосая Томоё — Инесса Александрова. Чудный Иван Игнатенко — ну, собственно, из-за него я на этот спектакль и пошла, помня шустрого Василия из „Доходного места“ и сто лет не виданного Бригеллу. Он какой-то радостный. Не по чувству, которое изображает или испытывает, а по чувству, которое вызывает. Даже когда плачет, закрываясь от зрителя лапкой рукой, и хочется подойти и утереть ему слезки, и утешить, — все равно радостный. А когда достает собеседника, какой радостный! В сцене свидания с Мэгуми Мураи „мандражирует“ очень убедительно, и это выражается в первую очередь положением тела, разницей между тем, что было, и тем, что есть. Он в этой сцене очень скован — сидит, как аршин проглотил, с застывшей „доброжелательной“ улыбкой, и похож на японского служащего, из тех, что не уезжают домой и горят на работе. Так Япония это или нет? Да, конечно. Нет. Неважно»

Цена билетов: от 100 до 300 руб.