Г. Тараторкин: «Театр российский сейчас как на семи ветрах»

Комсомольская правда

Георгий Тараторкин, народный артист России, в свои 68 лет решил начать жизнь с нуля. Театральную, конечно. Он теперь играет в театре Погребничко, где сплошь молодежь, да еще и влюбленного в юную девушку Вершинина из «Трех сестер». Хотя и в театре Моссовета у него новая роль, да еще и президентство на «Золотой Маске». И как он все успевает? Да еще и в этой суете думать о жизни и смерти, о театре, о сути актерства, о душе… В общем, мы поговорили, и теперь вот, передаем, что слышали от Тараторкина, вам, читателям «Комсомолки».
 — Вы такой великий, народный, Раскольников всея Руси, со славой…
 — «Великий» вычеркиваем! — мягко улыбается Георгий Георгиевич, достойная скромность которого в театральном мире известна.
 — …как вы оказались в маленьком театре? Хотя, понимаю, театр «Около» — это бермудский треугольник какой-то. Сюда кто попадает, тот пропадает навсегда. Засасывает.
 — Это да. И если его мало кто знает, так это несчастье тех, кто не знает. Потому что встреча с этим театром — это встреча с индивидуальным. А дороже индивидуальности ничего нет. Для меня по крайней мере. Я тут играю в «Трех сестрах» и попутно уточняю отношения со своим собственными миром, потому что консервной банкой я становиться не намерен. Рискуя показаться занудой, я все же скажу, что это выматывающая душевная работа. Но театр — это и не место созерцания, он для сопереживания, сострадания, для встречи с самим собой. И эта встреча может быть несколько дискомфортной. Не так ли? Мы ведь — куда деваться — живем в суетной смене контекстов, а жизнь свою единственную хотелось бы проживать в параметрах времени, а не суеты. И вот чтобы опомниться и себя не растерять, мы и приходим сюда, в театр. А уж кто как не Чехов нам поможет? Восстановить дней связующую нить.
 — В здешних «Сестрах» связь времен вообще наглядна — их не три, а шесть. Три молодых и три постарше — как свершившиеся судьбы. А какой он, ваш Вершинин?
 — Он провокатор, и он непрерывно что-то открывает для себя. И тут наши с ним самочувствия совпадают. Он жизнь в принципе терпит, что-то в ней не приемлет, но вместе с новой любовью к нему приходит вера в то, что будущее прекрасно. У нас с ним много точек солидаризирования — чувственность, эмоции, взгляды на мир, на себя. Хотя эти общие точки с персонажем, быть может, тоже игра. Игра воображения. Вот это мне и интересно. А просто играть роль Вершинина, Раскольникова или там Гамлета, мне неинтересно. Интереснее найти их в себе. Хотя я не совершал того, что сделал Раскольников и не доходил до предела как Ставрогин. И хаос не манит меня так мощно, как манил Карамазова. Но все это, господи прости, во мне наличествует. В разной степени доминанты.
 — Ура! Наконец я поняла тайну актерства!
 — Ну надо же! А я до сих пор не понял, — хохочет. — Ну расскажите же!
 — Куча возможностей пройти по краю, не подвергаясь риску в реальности — это же какой кайф!
 — Ну. .. да, это заманчиво, упасть в пропасть вместе с Раскольниковым и понять, как и это в тебе будет жить, и это и как ты из этого будешь выбираться. Это грандиозно. Душа моя бесконечно тоскует по гармонии и с такой же силой меня манит хаос, кажется, говорил Иван Карамазов. Один мой знакомый мне как-то в антракте сказал: я не все понимаю, но очень волнуюсь. Вот и я так же - в театре Погребничко.
 — Когда ваш Вершинин обнимает юную Машу, прощаясь с ней навсегда, о чем вы в этот момент думаете? Говорят, что хороший актер может во время сцены бурной страсти думать о пирожке с капустой.
 — Про пирожок не думал. Мне же, как человеку Тараторкину, тоже известна и грусть прощания и боль разлуки. Может, не было столь обреченной ситуации, но все же. Так что знакомые мне ощущения я довожу до степени обстоятельств. А что из этого получается — у вас надо спрашивать.
 — Ну раз так, то я скажу. Ваш Вершинин в первом акте прямо, извините, бабник какой-то. Он так на Машу смотрит, за подол ее хватает. Соблазнитель.
 — Ну, можно фантазировать, конечно. Ему, мне — вы меня запутали — это не чуждо, разумеется, это же из области прекрасного, а его в окружающем мире не так много. К тому Вершинину страшно позволить себе то, что хотелось бы, потому что он человек долга.
 — Герой ваш мечтает о счастливом будущем, а вы сами-то верите?
 — Я верю, что будет иначе. Но эта вера с болью, потому что сейчас уж как-то слишком нескладно. Театр российский сейчас как на семи ветрах — продувает со всех сторон, скандалы то и дело задувает. Но надо как-то находить в себе силы для сопротивления этому.
 — А вас на улице узнают?
 — Как сказать. Как-то на съемках, на Брайтоне выхожу из машины и слышу: «Ой, Фирочка, это же Раскольников! — Да что ты, Сарочка, Раскольников давно умер!». А в Риге однажды дорогу спросил. Дама мне говорит: идите налево… потом всмотрелась, задумалась: ну как похож на Тараторкина… Дальше опять мне: потом направо и прямо… да нет, тот был лучше. А самое смешное было, когда, мы в ленинградском Тюзе играли раков в оперетте — «Только раки-забияки не боятся бою-драки»… втроем. Два синих, а я уже красный, сваренный. Танцую, пою, аплодисменты. И вдруг из чей-то души вырвалось: Боже мой! Раскольников раком! Что я чувствовал! По всему городу на афишах «Преступление и наказание», а я тут… раком. Круто?
 — А еще у вас была роль Сирано де Бержерака. Драчлив, тщеславен, да еще и шнобель такой — в сравнении с вашим Чарским из «Маленьких трагедий» страшнючий, жуть!
 — Очень я люблю эту роль! Я очень волновался на просмотре, когда спектакль записывали на ТВ, и пригласил свою жену для поддержки. Она, увидев, меня носатого крупным планом, воскликнула на всю студию: «Боже мой! Но это же совсем другое дело, дорогой!» Он был такой весь перпендикулярный, а ей очень понравился. Женщина. Оказывается, гармония это не всегда красивость. Это все что угодно.
 — Вы президент «Золотой маски» — когда успеваете все отсматривать?
 — По секрету скажу, мы уже смотрим спектакли к следующему фестивалю. И так весь год. Нон-стоп. И я благодарен всем театрам за неожиданность, за надежду открытия и радость.
 — А сами вы, говорят, в «Анне Карениной» репетируете?
 — Не совсем. В хорошей пьесе Сигарева «Каренин». Пытаюсь разобраться в Каренине и попытаюсь его не играть, а как-то иначе с ним сосуществовать. Побыть с ним в каких-то личных отношениях.
 — Ужасное сейчас спрошу. Вы боитесь смерти?
 — Я думаю о ней. Как всякий нормальный человек. Велик соблазн задавать этот вопрос другому. А вам вот не страшно жить?

Анна Балуева, 15.04.2013

• Шесть сестер и один Тараторкин, Сергей Шахиджанян, [25.03.2014]
• Г. Тараторкин: «Театр российский сейчас как на семи ветрах», Анна Балуева, Комсомольская правда, [15.04.2013]