<< Про всех падающих

Такие едут в каждом трамвае

Алексей Левинский поставил спектакль по Беккету — с героями, олицетворяющими полную безнадегу

Новая газета

Ох, нету пьес депрессивней ирландских: и русским дадут сто очков вперед! По беспримесной нищете героев, по затерянности их городков на глухой окраине мира, по угрюмой нелепости этих рыжеволосых Башмачкиных. Что «старый» Брайан Фрил, что «новый» МакДонах — без слез не вспомнить.

В радиопьесе «Про всех падающих» и сам Беккет — не автор «Годо» с его элегантной «пустыней мира», а ирландец чистой воды. Какая там Франция!

Натурально, театр Погребничко и Левинского эту пьесу приметил. И поставил на своей сцене La Stalla, в бывшей конюшне К. С. Станиславского.

В РФ малоизвестный текст Беккета идет впервые: и саму пьесу на русский перевели режиссер Алексей Левинский-младший и Анн-Доминик Кретта, актриса театра Фоменко. Сюжет вполне реалистичен: «дама за семьдесят», миссис Руни (Наталья Позднякова) ковыляет на подагрических ногах на станцию — встречать слепого мистера Руни (Анатолий Егоров). Навстречу движутся: возчик на муле, сосед на велосипеде, топ-менеджер на лимузине, носильщик Томми на своих двоих. А также мисс Фитт (Лика Добрянская), маменькина дочка под сорок лет, — на острых, невостребованных миром шпильках.

Никто из встречных старую миссис Руни не любит. И поделом.

Наталья Позднякова играет убедительно и довольно страшно. Ее героиня считает каждый пенни, тревожится при каждом крике птицы в полях, охает при каждом шаге. Бессильно-ядовитая, замкнутая в холодной черствости, потрясающая перед лицом мира бедностью и подагрой — она движется по зеленым полям Ирландии в непроницаемом коконе своих несчастий. И каждого встречного скорбно спрашивает: «Как твоя бедная мать?» (вариант — дочь, жена, отец).

Своя беда тут есть у каждого. Но миссис Руни словно греется чужой бедой.

Слепой мистер Руни, сыгранный Анатолием Егоровым, ей вполне под пару. Путь этой четы домой по ночным полям (под ветром и тучей, по скользкой глине, мимо злых мальчишек, что горазды бросаться грязью) — мучителен для зрителя. «Мне говорил доктор, он лечил одну девочку, но девочка умерла. Доктор говорил: есть души, не вполне рожденные. Таким ничем нельзя помочь», — пыхтит миссис Руни. Они и сами таковы — замуровавшие себя в неприязнь, страх, недоверие, безнадегу на пустом месте. Им ничем нельзя помочь: они, верно, и в церкви бормочут, угрюмо глядя на витражи: «Знаем мы Тебя». И ведь оба — не элегантные знаки, не фишки игры Беккета в бисер! Такие едут в каждом трамвае.

В последней реплике выясняется: мистер Руни весь вечер берег жену от главной беды — от воспоминаний об их давно погибшем ребенке.

Острая, чуть брезгливая жалость к безумным старикам хватает зрителя за рукав на середине спектакля Левинского — почти что против зрительской воли.

В эмоциональной развязке спектакля, в сухом остатке — стыд: а ты, товарищ, во что замуровал себя? С каким щитом сам пересекаешь ночное поле? И давно ли?

В этом театре с его угрюмым пристрастием «ко всем падающим» Чехова, Уильямса и советских коммунальных сквотов, на конюшне у Станиславского и Погребничко — зрителей вообще секут. В лучших случаях прямо по сердцу.

Но давно не секли так больно. Беккет жжот.

Во всяком случае — в новой постановке Левинского.

Елена Дьякова, 26.03.2009