| Ангел и ученицаПортрет Мадонны в Театр ОколоСцена —Почему твердят, что человек не способен понять иной мир? —Он способен понять, только он не верит и не слушает. Внюхиваться, вслушиваться — значит, впадать в материальное. Впасть в задумчивость, стать одиноким — услышать другие звуки, увидеть другой свет. А впрочем, понимать нужно на земле.
—А там, где ты? —Там сияние и свет сильнейшие.
—…мы здесь заражены временем. —И главное, его «необратимостью». Я имею в виду твой страх, который ты называешь «прожить долго». Долго ли длится театральный спектакль? Меньше всего это интересно внимательному зрителю. Жизнь тем более. Вопрос, разумна ли жизнь, а все стараются просто дольше протянуть.
(Незримый пусть так идущий рядом. Таинственные записи. Разговор с ушедшим за Врата Смерти. Нина Чугунова, Евгений Стецко. Издательство Blurb, США, 2015 год.
«Портрет мадонны» вновь поставлен Юрием Погребничко. Первый раз мы его увидели в 1998 году, когда на премьеру приезжал Василий Аксенов, который перевел эту маленькую пьесу Теннесси Уильямса. И тогда спектакль был ощутимо другой. А в чем различие? Не знаю! Нет во мне столько самомнения, чтоб рассуждать словами о таких вещах. Могу вглядеться. Вижу размыто Аксенова вполоборота, даму на склоне лет, в черном, электрический резкий свет фойе, вот свет гаснет — сцена: мисс Коллинз, молодая и беззащитная, проходит мимо этой парочки по улице; улица испепелена солнцем; они во всем белом, гладкие, как кони на скачках, — и слышит их супружеский смех: Ричард, а она в тебя влюблена! Она должна пройти улицу до конца. Для нее нет другой улицы, у ее гордости нет опоры ни внешней, ни внутренней, лицо ее обожжено, ее страдание имеет белый цвет.
—Да нет, — говорит сейчас Режиссер. — Такой сцены не было. Героиня об этом только рассказывает! —Но я же вижу, вот они стоят на сцене… —Тогда пусть! — говорит он свободно. — Будем считать, что была.
Он прощает мне вглядывание. Зритель порой слишком усердно воспринимает. Спустя семнадцать лет то, что мне мнилось уроком, является упражнением. Но не как прежде: в извлечении эмоций или в попытке внутреннего помалкивания, — а фундаментальное: в удержании себя на фазе внимания. Как будто режиссер, как наблюдающий за нами ангел, с нами устал: надо начинать заново. Это напоминает подбор диоптрий в кабинете офтальмолога, требует аккуратности и сосредоточенности обеих сторон.
В той сфере нашего земного пребывания, которую мы не опознаём в силу расстроенного или ослабленного внимания, зрение также можно восстановить, если взять на себя обязанности обеих сторон.
Действия фактически нет. Ты сидишь, безотрывно уставившись на сцену.
Сначала я подумала, что этот спектакль надо каждому смотреть по шесть раз. А теперь думаю: вдруг с первого раза не получится, пусть частично, то, если взяться повторять, в человеке опять начнет оформляться его волевое представление и он будет потерян для дальнейших занятий. Хотя вообразит себе, что наоборот. Интересно, сколько людей уходит из спектакля наружу в этом направлении? И, может, они прямо от театра идут в ресторан типа «Простые вещи» и там за едой делятся воспринятым. Ой, кстати, я тут придумала название для заведения — Ведь Все Всё Понимают. Для вывески длинно, но привлекло бы публику. Смысл в том, что не надо уточнять, что все понимают. Есть состояние. Царит тишина. А меню может быть самым простым.
Так, бывало, бредешь в четвертом классе, разбивая грязный снег сапогами, и шепчешь самой себе: понимаю, понимаю… А что понимаю, мне знать не дано! Через пять лет сижу в кино: Смоктуновский слетает птицей по лестничным ступенькам дворца и — Розенкранцу и Гильденстерну: вы можете меня расстроить, но иг-рать-на-мне-нель-зя. А они тупо смотрят снизу, только что над ним потешались.
И одну эту сцену я ношу за душой столько лет осторожно, как в кулаке воробья. Иногда гордости не на что опереться. Она в тебе сама по себе, окружающая жизнь сама. Сидишь, уставившись. Играть на мне нельзя…
Знаете, как гнобили молодого Смоктуновского, как потешались над ним, когда он работал в театре одного города с собачьей жарой? Мне библиотекарь старенькая рассказала. Лепили из него сумасшедшего. Ролей не давали. И он почти дрогнул, стал портиться характер… Но уехал: Красноярск, Козинцев — Гамлет!
Как пробраться к своим, различив меж другими, где набраться судьбы, если выбора нет?.. Второй вопрос в этой моей считалке, теперь считаю, глупый. Там и набираться! Выбора ведь никогда нет, если по сторонам не отвлекаться, что трудно: есть многочисленные бесцеремонные предложения со стороны. Никто не церемонится с Цинциннатом Ц. Все свои.
…В маленьком городке, где собачья жара, в номере старого отеля тридцать лет пребывает затворницей старая дева мисс Коллинз: не выходит, никого к себе не пускает, и у нее виденья. Будто является тот Ричард и осуществляет над ней свои низменные желания. Теперь ее заберут в клинику. В запущенный номер приходят: портье, он деликатен, и парень-лифтер, он прост, как один мой родственник, — и, пока не приедет больничная перевозка, ведут с мисс Коллинз и между собой малозначительные разговоры. Ожидание длится, по ощущениям, несколько часов. Спектакль — час двадцать. Перевозка приезжает.
Конечно, если бы у нее была семья! Или если бы она общалась с нами, осмысленными окружающими. Окружающие очень важны в жизни каждого человека. Они не позволят впасть в одиночество, зациклиться на одном. Я слишком горда, — говорила мне одна дама, — чтобы позволить себе неразделенную любовь! А я сижу и тайком думаю: разве другая бывает, даже если она разделенная? Взять, к примеру, меня.
* * * Упражнение начинается прежде действия и продолжается после него. Сбоку сцены телеэкран. Появляется надпись: «Эпиграф»: философ, его уже нет на этом свете, произносит суждение о смерти: надо не испугаться белого света, когда он затопит, отказаться от усилий поднять, освоить мысль… и сразу — Гамлет. На том же экране. Смоктуновский, та сцена из фильма Козинцева. Это уже прямой удар. Но поздно разводить удивления: по сцене прошли в черных шляпах с камерой и шнурами, ты поворачиваешься на экран и видишь только что снятое: себя в зале среди всех. Казалось бы, что такого. Но в театре! В театре это действует первобытно и безапелляционно, как тот поезд из первой киносъемки.
Ты как бы опоминаешься, а был-то долго забывшийся, и самому себе с ужасом, сначала веселым: так я же вот, сижу здесь, а раз я там — значит, я одновременно и уже в прошлом? Значит, это случилось? В голове легкий треск, как в немом кино. Никто рядом тебя не замечает. Ощупываться в темноте страшнее, чем вглядываться. Еще страшнее тот белый свет. Надо не испугаться. Это да, случилось.
* * * Она спускается по лестнице изящно, аккуратно и слегка неловко, как это делают небольшие птицы. Она забирается на шкаф: им там удобнее сверху наблюдать и петь. А также на шкафах в другие времена сидели фарфоровые куклы в таких же детских платьях с кисеёй и в бантах. Лукреция Коллинз.
Она беззащитна. Но не нага. Ее беззащитность сродни искренности, но отдаленно. Под прикрытием искренности порой в людях выступает невоспитанность, а она леди и очень сосредоточенна. Но а то, что тут происходит — это: …а умиранье наго. Она только из воспитанности спрашивает портье, не из полиции ли он, «офицер». Не из полиции и не вполне портье. Она знает. Она очень хорошо держится.
И вот как она распорядилась жизнью и этот опыт провела без размышлений и упражнений и сразу до конца: однажды она устраивается напротив себя самой и начинает безотрывно наблюдать, не отворачиваясь, не уклоняясь, не отдыхая от внимания. А вокруг, как это у Пастернака, лопается кресел шелк.
Теперь все кончено. Подождем перевозку, это тяжело, ждать перевозку. Как она хороша! Фарфоровая и гуттаперчевая: хрупкая и гибкая, проворная и чуть неловкая, и смелая, как дети или сознательно беззащитные. * * * Беззащитность, если совсем без лжи, в прямом родстве с бесстрашием. Страх смерти, который люди гонят от себя всеми способами отвлечения, этим двоим неведом. Они безотрывные ее наблюдатели. У них других занятий как бы и нет.
* * * Она леди, строго говорит портье, он ангел: уставший, сосредоточенный, терпеливый безмерно. Приезжает бригада и уводит ее — не вниз, куда лифт, а наверх.
—Надо тут все прибрать, унести этот хлам, — говорит хозяин отеля. —Можно, не прямо сейчас? — говорит Ангел. —Без тебя понимаю, старый дурак, —говорит хозяин.
Старый?.. Значит, Ангел: был здесь все эти годы?.. Сидел, вздыхал ночами над конторкой, взглядывал на часы, тянул время и не мог протянуть. Присматривал! Учителю не нужен след в след бредущий за пыльным пурпуром твоим в простом плаще ученика. Это он должен заметить, высмотреть ученика и потом внимательно с тревогой наблюдать. Ну, и иногда отзываться: кивнуть, нахмуриться.
Только соберешься что-то сделать совсем сам, только подумаешь: могу и сам! — как тут же ангелы вокруг, и не позволяют. Надеюсь, что я правильно процитировала слова Юрия Погребничко.
* * * Последняя сцена есть полное смятение: выход на поклоны Лилии Загорской в неземном сиянии красоты и, если по Тарковскому, в сиянии гордыни — она сама ли, мисс Коллинз, обе ли вместе? …и я догадываюсь, брови хмуря, как хороша? к какой толпе пристала? как там клубится легких складок буря?
…как ТАМ…
«Слушая равелевское Болеро, вы находитесь в состоянии поистине гипнотическом. Дело в том, что музыка здесь показала свою власть над земным временем». Леонид Гаккель. «Шедевры мировой музыки».
Я это прочитала Юрию Погребничко, а он: ну да, я тоже думал об этом, когда утром ходил за картошкой.
Изучая язык ангелов, мы предполагаем найти преимущественно обозначения таких состояний и проникновений, которые нам невозможно познать.
«Что такое раздумье?» — спрашивают они друг друга; и далее не думают об этом.
Человеку, с которым они говорят, только на время беседы даруется способность понимать.
Суть ангела — звучание мысли. Так что и я хочу все забыть, отречься от изучения и слушать. Слушать и звучать.
Александр Эстис. Штудии по изучению языка и анатомии ангелов. Перевод с немецкого. 2011 год.
P. S. —А как это к ней являлся Ричард? —Ну, она же не уехала из города. Так что, как видим, оказалась беззащитна! Нина Чугунова, 30.12.2015
- Нездешние чувства, Валерий Бегунов, Клаузура, [2.04.2017]
- Надежды маленький оркестр, Екатерина Нечитайло, Субкультура, [13.03.2017]
- Главное в театре катарсис, Дмитрий Родионов, «Сцена», [25.12.2016]
- Заклинание выстрела, Лидия Тильга, Петербургский театральный журнал, [23.12.2016]
- «День рождения», Константин Исааков, [5.12.2016]
- «Держать ум во аде и не отчаиваться», [10.10.2016]
- Будденовка через два «д», Елена Дьякова, [7.10.2016]
- Унесенные в никуда, Валерий Бегунов, Современная драматургия, [8.09.2016]
- Унесенные в никуда, Валерий Бегунов, Современная драматургия, [8.09.2016]
- Облака плывут в «Магадан», Юрий Богомолов, Современная драматургия № 3 2016, [8.09.2016]
- Уходим завтра в море…, Дмитрий Родионов, «Сцена» № 3, 101, 2016, [6.09.2016]
- На краю земли, Валерия Гуменюк, «Театральная афиша», [1.09.2016]
- Гамлет в стране чудес, Галина Смоленская, Страстной бульвар, 10, [12.06.2016]
- Школа для дураков, The Vanderlust, [10.06.2016]
- СНЕГА КИЛОМЕТРЫ, Наталья Витвицкая, Театрал, [2.06.2016]
- Каждый имеет право быть Карлсоном, «Вечерняя Москва», [17.05.2016]
- «Театр, может, штука и никчемная, но какая-то легкая… Ну как цветы», Алексей Киселев , Афиша Воздух, [24.03.2016]
- Малыш и Ко, Алексей Битов, [1.02.2016]
- Ангел и ученица, Нина Чугунова, Сцена, [30.12.2015]
- ИСКУССТВО ЖИТЬ, Светлана Новикова-Ганелина, [25.12.2015]
|