Ангел и ученица

Портрет Мадонны в Театр Около

Сцена

—Почему твердят, что человек не способен понять иной мир?
—Он способен понять, только он не верит и не слушает.
Внюхиваться, вслушиваться — значит, впадать в материальное.
Впасть в задумчивость, стать одиноким —
услышать другие звуки, увидеть другой свет.
А впрочем, понимать нужно на земле.

—А там, где ты?
—Там сияние и свет сильнейшие. 

—…мы здесь заражены временем.
—И главное, его «необратимостью». Я имею в виду твой страх,
который ты называешь «прожить долго».
Долго ли длится театральный спектакль? Меньше всего это интересно
внимательному зрителю. Жизнь тем более.
Вопрос, разумна ли жизнь, а все стараются просто дольше протянуть.

(Незримый пусть так идущий рядом. Таинственные записи.
Разговор с ушедшим за Врата Смерти.
Нина Чугунова, Евгений Стецко. Издательство Blurb, США, 2015 год.


«Портрет мадонны» вновь поставлен Юрием Погребничко. Первый раз мы его увидели в 1998 году, когда на премьеру приезжал Василий Аксенов, который перевел эту маленькую пьесу Теннесси Уильямса. И тогда спектакль был ощутимо другой. А в чем различие? Не знаю! Нет во мне столько самомнения, чтоб рассуждать словами о таких вещах. Могу вглядеться. Вижу размыто Аксенова вполоборота, даму на склоне лет, в черном, электрический резкий свет фойе, вот свет гаснет — сцена: мисс Коллинз, молодая и беззащитная, проходит мимо этой парочки по улице; улица испепелена солнцем; они во всем белом, гладкие, как кони на скачках, — и слышит их супружеский смех: Ричард, а она в тебя влюблена!
Она должна пройти улицу до конца. Для нее нет другой улицы, у ее гордости нет опоры ни внешней, ни внутренней, лицо ее обожжено, ее страдание имеет белый цвет.

—Да нет, — говорит сейчас Режиссер. — Такой сцены не было. Героиня об этом только рассказывает!
—Но я же вижу, вот они стоят на сцене…
—Тогда пусть! — говорит он свободно. — Будем считать, что была.

Он прощает мне вглядывание. Зритель порой слишком усердно воспринимает.
Спустя семнадцать лет то, что мне мнилось уроком, является упражнением. Но не как прежде: в извлечении эмоций или в попытке внутреннего помалкивания, — а фундаментальное: в удержании себя на фазе внимания. Как будто режиссер, как наблюдающий за нами ангел, с нами устал: надо начинать заново.
Это напоминает подбор диоптрий в кабинете офтальмолога, требует аккуратности и сосредоточенности обеих сторон.

В той сфере нашего земного пребывания, которую мы не опознаём в силу расстроенного или ослабленного внимания, зрение также можно восстановить, если взять на себя обязанности обеих сторон.

Действия фактически нет. Ты сидишь, безотрывно уставившись на сцену.

Сначала я подумала, что этот спектакль надо каждому смотреть по шесть раз. А теперь думаю: вдруг с первого раза не получится, пусть частично, то, если взяться повторять, в человеке опять начнет оформляться его волевое представление и он будет потерян для дальнейших занятий. Хотя вообразит себе, что наоборот. Интересно, сколько людей уходит из спектакля наружу в этом направлении? И, может, они прямо от театра идут в ресторан типа «Простые вещи» и там за едой делятся воспринятым. Ой, кстати, я тут придумала название для заведения — Ведь Все Всё Понимают. Для вывески длинно, но привлекло бы публику. Смысл в том, что не надо уточнять, что все понимают. Есть состояние. Царит тишина. А меню может быть самым простым.

Так, бывало, бредешь в четвертом классе, разбивая грязный снег сапогами, и шепчешь самой себе: понимаю, понимаю… А что понимаю, мне знать не дано! Через пять лет сижу в кино: Смоктуновский слетает птицей по лестничным ступенькам дворца и — Розенкранцу и Гильденстерну: вы можете меня расстроить, но иг-рать-на-мне-нель-зя. А они тупо смотрят снизу, только что над ним потешались.

И одну эту сцену я ношу за душой столько лет осторожно, как в кулаке воробья. Иногда гордости не на что опереться. Она в тебе сама по себе, окружающая жизнь сама. Сидишь, уставившись. Играть на мне нельзя…

Знаете, как гнобили молодого Смоктуновского, как потешались над ним, когда он работал в театре одного города с собачьей жарой? Мне библиотекарь старенькая рассказала. Лепили из него сумасшедшего. Ролей не давали. И он почти дрогнул, стал портиться характер… Но уехал: Красноярск, Козинцев — Гамлет!

Как пробраться к своим, различив меж другими, где набраться судьбы, если выбора нет?..
Второй вопрос в этой моей считалке, теперь считаю, глупый. Там и набираться! Выбора ведь никогда нет, если по сторонам не отвлекаться, что трудно: есть многочисленные бесцеремонные предложения со стороны. Никто не церемонится с Цинциннатом Ц. Все свои.

…В маленьком городке, где собачья жара, в номере старого отеля тридцать лет пребывает затворницей старая дева мисс Коллинз: не выходит, никого к себе не пускает, и у нее виденья. Будто является тот Ричард и осуществляет над ней свои низменные желания. Теперь ее заберут в клинику. В запущенный номер приходят: портье, он деликатен, и парень-лифтер, он прост, как один мой родственник, — и, пока не приедет больничная перевозка, ведут с мисс Коллинз и между собой малозначительные разговоры. Ожидание длится, по ощущениям, несколько часов. Спектакль — час двадцать. Перевозка приезжает.

Конечно, если бы у нее была семья! Или если бы она общалась с нами, осмысленными окружающими. Окружающие очень важны в жизни каждого человека. Они не позволят впасть в одиночество, зациклиться на одном. Я слишком горда, — говорила мне одна дама, — чтобы позволить себе неразделенную любовь! А я сижу и тайком думаю: разве другая бывает, даже если она разделенная? Взять, к примеру, меня.

* * *
Упражнение начинается прежде действия и продолжается после него.
Сбоку сцены телеэкран. Появляется надпись: «Эпиграф»: философ, его уже нет на этом свете, произносит суждение о смерти: надо не испугаться белого света, когда он затопит, отказаться от усилий поднять, освоить мысль… и сразу — Гамлет. На том же экране. Смоктуновский, та сцена из фильма Козинцева. Это уже прямой удар. Но поздно разводить удивления: по сцене прошли в черных шляпах с камерой и шнурами, ты поворачиваешься на экран и видишь только что снятое: себя в зале среди всех. Казалось бы, что такого. Но в театре! В театре это действует первобытно и безапелляционно, как тот поезд из первой киносъемки.

Ты как бы опоминаешься, а был-то долго забывшийся, и самому себе с ужасом, сначала веселым: так я же вот, сижу здесь, а раз я там — значит, я одновременно и уже в прошлом? Значит, это случилось? В голове легкий треск, как в немом кино. Никто рядом тебя не замечает. Ощупываться в темноте страшнее, чем вглядываться. Еще страшнее тот белый свет. Надо не испугаться. Это да, случилось.

* * *
Она спускается по лестнице изящно, аккуратно и слегка неловко, как это делают небольшие птицы. Она забирается на шкаф: им там удобнее сверху наблюдать и петь. А также на шкафах в другие времена сидели фарфоровые куклы в таких же детских платьях с кисеёй и в бантах. Лукреция Коллинз.

Она беззащитна. Но не нага. Ее беззащитность сродни искренности, но отдаленно. Под прикрытием искренности порой в людях выступает невоспитанность, а она леди и очень сосредоточенна. Но а то, что тут происходит — это: …а умиранье наго. Она только из воспитанности спрашивает портье, не из полиции ли он, «офицер». Не из полиции и не вполне портье. Она знает. Она очень хорошо держится.

И вот как она распорядилась жизнью и этот опыт провела без размышлений и упражнений и сразу до конца: однажды она устраивается напротив себя самой и начинает безотрывно наблюдать, не отворачиваясь, не уклоняясь, не отдыхая от внимания. А вокруг, как это у Пастернака, лопается кресел шелк.

Теперь все кончено. Подождем перевозку, это тяжело, ждать перевозку.
Как она хороша! Фарфоровая и гуттаперчевая: хрупкая и гибкая, проворная и чуть неловкая, и смелая, как дети или сознательно беззащитные.

* * *
Беззащитность, если совсем без лжи, в прямом родстве с бесстрашием.
Страх смерти, который люди гонят от себя всеми способами отвлечения, этим двоим неведом.
Они безотрывные ее наблюдатели. У них других занятий как бы и нет.

* * *
Она леди, строго говорит портье, он ангел: уставший, сосредоточенный, терпеливый безмерно. Приезжает бригада и уводит ее — не вниз, куда лифт, а наверх.

—Надо тут все прибрать, унести этот хлам, — говорит хозяин отеля.
—Можно, не прямо сейчас? — говорит Ангел.
—Без тебя понимаю, старый дурак, —говорит хозяин. 

Старый?.. Значит, Ангел: был здесь все эти годы?.. Сидел, вздыхал ночами над конторкой, взглядывал на часы, тянул время и не мог протянуть. Присматривал! Учителю не нужен след в след бредущий за пыльным пурпуром твоим в простом плаще ученика. Это он должен заметить, высмотреть ученика и потом внимательно с тревогой наблюдать. Ну, и иногда отзываться: кивнуть, нахмуриться.

Только соберешься что-то сделать совсем сам, только подумаешь: могу и сам! — как тут же ангелы вокруг, и не позволяют. Надеюсь, что я правильно процитировала слова Юрия Погребничко.

* * *
Последняя сцена есть полное смятение: выход на поклоны Лилии Загорской в неземном сиянии красоты и, если по Тарковскому, в сиянии гордыни — она сама ли, мисс Коллинз, обе ли вместе? …и я догадываюсь, брови хмуря, как хороша? к какой толпе пристала? как там клубится легких складок буря?

…как ТАМ…

«Слушая равелевское „Болеро“, вы находитесь в состоянии поистине гипнотическом. Дело в том, что музыка здесь показала свою власть над земным временем». Леонид Гаккель. «Шедевры мировой музыки».

Я это прочитала Юрию Погребничко, а он: ну да, я тоже думал об этом, когда утром ходил за картошкой.

Изучая язык ангелов, мы предполагаем найти преимущественно
обозначения таких состояний и проникновений,
которые нам невозможно познать.

«Что такое раздумье?» — спрашивают они друг друга; и далее не думают об этом.

Человеку, с которым они говорят, только на время беседы
даруется способность понимать.

Суть ангела — звучание мысли.
Так что и я хочу все забыть, отречься от изучения и слушать.
Слушать и звучать.

Александр Эстис. Штудии по изучению языка и анатомии ангелов.
Перевод с немецкого. 2011 год.


P. S. 
—А как это к ней являлся Ричард?
—Ну, она же не уехала из города. Так что, как видим, оказалась беззащитна!

Нина Чугунова, 30.12.2015

• Нездешние чувства, Валерий Бегунов, Клаузура, [2.04.2017]
• Надежды маленький оркестр, Екатерина Нечитайло, Субкультура, [13.03.2017]
• Главное в театре — катарсис, Дмитрий Родионов, «Сцена», [25.12.2016]
• Заклинание выстрела, Лидия Тильга, Петербургский театральный журнал, [23.12.2016]
• «День рождения», Константин Исааков, [5.12.2016]
• «Держать ум во аде и не отчаиваться», [10.10.2016]
• Будденовка через два «д», Елена Дьякова, [7.10.2016]
• Унесенные в никуда, Валерий Бегунов, Современная драматургия, [8.09.2016]
• Унесенные в никуда, Валерий Бегунов, Современная драматургия, [8.09.2016]
• Облака плывут в «Магадан», Юрий Богомолов, „Современная драматургия“ № 3  2016, [8.09.2016]
• Уходим завтра в море…, Дмитрий Родионов, «Сцена» № 3, 101, 2016, [6.09.2016]
• На краю земли, Валерия Гуменюк, «Театральная афиша», [1.09.2016]
• Гамлет в стране чудес, Галина Смоленская, Страстной бульвар, 10, [12.06.2016]
• Школа для дураков, The Vanderlust, [10.06.2016]
• СНЕГА КИЛОМЕТРЫ, Наталья Витвицкая, Театрал, [2.06.2016]
• Каждый имеет право быть Карлсоном, «Вечерняя Москва», [17.05.2016]
• «Театр, может, штука и никчемная, но какая-то легкая… Ну как цветы», Алексей Киселев , Афиша Воздух, [24.03.2016]
• Малыш и Ко, Алексей Битов, [1.02.2016]
• Ангел и ученица, Нина Чугунова, Сцена, [30.12.2015]
• ИСКУССТВО ЖИТЬ, Светлана Новикова-Ганелина, [25.12.2015]