Новости
Пресса

Страницы:

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12


© Михаил Гутерман

Интервью по переписке

(Надежда Бахвалова — Светлана Новикова)

«Сцена», N6, 2011

На интервью Надежда Михайловна согласилась охотно, но для обстоятельного разговора времени не находила. Живет она в Нижнем Новгороде, в Москве бывает раз в месяц. Утром приезжает на «сапсане», вечером уезжает: не на кого оставить собаку. И эти несколько часов — от поезда до поезда — проводит в пошивочном цеху Театра ОКОЛО дома Станиславского. Почти двадцать лет назад ее привел сюда Юрий Кононенко. С тех пор она делает все костюмы к спектаклям Юрия Погребничко.

Интервью пришлось делать по переписке. В таких случаях выручает электронная почта, но Бахвалова компьютером не владеет во всех смыслах этого слова. И мне пришлось написать ей вопросы «старым казацким способом» — ручкой на листочке. А через месяц она вернула мне написанные от руки четким почерком художника двенадцать страничек. И предупредила, что никакого редактирования не допустит. «А если читателю непонятно?» — спросила, по наивности, я. «А в спектаклях Погребничко вам все ясно?» Так что привожу ее ответы, как есть, начиная с пролога.

Пролог:

Почему молчащий человек выглядит умнее говорящего? (Если, конечно, молчащий не клинический олигофрен, а говорящий не Пушкин). Потому что молчащий знает: правда только то, что он родился и умрёт, а всё остальное — неправда. Придётся довольствоваться временным смыслом. Есть ещё одна причина трудности задачи — присутствие на данном жизненном этапе оценивающего ума (по определению Василия Васильевича Розанова). А как упомянутый ум весьма заковырист, как бы не начать выпендриваться.

 —Надежда Михайловна, Вы успели поработать как сценограф с разными театрами, а теперь сосредоточились на одном — на Театре ОКОЛО. Каково работать с таким странным режиссером и с таким необычным театром?

 —Странный режиссер сказал мне как-то раз: «Была б ты нормальным человеком, жила бы как люди». Если б я находила режиссера странным, а театр необычным (замечу в скобках, что режиссер и есть театр), меня бы в этом театре и одной секунды никто не удержал.

 —В чем Вы видите изюминку театра Погребничко?

 —В интонации ума.

 —Расскажите, как Вы догадались, что Вы - художник? Что помогло выбрать именно эту профессию?

 —В профессию занесло меня случайно. Вслед за братом. Так, по крайней мере, я о себе думаю. А Господь, может, слушает и весь красный от раздражения: до какой степени я всё неправильно о себе понимаю! У брата были два друга-красавца. Увидамши (орфография Н. Б. ) их в Москве, домой на Урал я возвращалась с единой мыслью: «в Москву, в Москву!» А для этого надо было поступить учиться. Кстати сказать, красавцев и красавиц в Училище 1905 года оказалось видимо-невидимо. Одна Дашка Семёнова (дочка Юлиана Семёнова) чего стоила! Но это уж позже, а на братнином курсе — пораньше — такие красавицы были, что рот открывался. Кузгиновы Надя с Любой, Ксанка Шимановская, НателкаТоидзе. И Танька Спасоломская со своим вздёрнутым носиком хороша была. Сколько было красоты! Красота была какая-то особенная. Художественная.

Но возвратимся к предмету. Когда я уже приступила к овладению профессией на курсе Татьяны Ильиничны Сельвинской, я помню, вызывала у неё страшное неудовольствие, подавая вместо костюма, чётко скомпонованного на листе, картинку с изображением братнина друга в виде принца с тоненькими ножками, печально сидящего в углу громадного дивана. Диван занимал весь лист и был выписан с любовью. Выходит, любовь и помогла.

 —Сценограф непосредственно связан и с людьми, и с материалами, то есть от многого зависит. Какие самые большие огорчения и радости в работе сценографа?

 —Самое большое огорчение — это что надо работу начинать. Всё откладываешь, откладываешь, пока уже подташнивать не начнет от тревожного состояния. А радость бывает тогда, когда сценограф книжечку со своей работой захлопнул, потянулся и поехал на станцию «Вязовая», с козлами в репьях разговаривать.

Но Вы, конечно, не этого ответа ждали от меня. Поэтому, тепло к Вам относясь, добавлю: огорчает отсутствие постановочных средств. Денег нету купить, что надо. В Англии выткут и вышьют, как тебе мечталось…. А у нас всю-то жизнь «голь на выдумки хитра». Иногда другого хочется.

 —Театр ОКОЛО складывался как театр Юрия Погребничко и Юрия Кононенко. Но Кононенко нет уже пятнадцать лет, а эстетика театра осталась. Не зря же Юрий Ильич привёл Вас сюда. Как сохраняется стилистика Кононенко?

 —Предположу, что некогда двумя людьми, близкими по духу (не будем распространяться по поводу духа — тут трактаты), была выявлена Тема. Как пенициллин из плесени — из творящегося и происходимого. И явлена в виде зримой существенности, как любят говорить священники, имеющей материальную составляющую. Вы спрашиваете, как это сохраняется? В карманах сцены и на ней — это во-первых. А вообще — как дерево о нескольких стволах: один упал, но корень в земле и крона зеленеет. Вариации — это же не есть что-то принципиально другое.

Что такое стиль? Разве существует правдивое определение чего бы то ни было? Чтобы узреть Истину, нужно бесчисленное количество глаз. А у человека только два. И каждый видит то, что видит с того места, где находится. Думаю, что абсурдность жизни вообще, уж я не говорю о российской жизни в частности, определила одну из черт этого стиля. Когда стоит стол, и к нему приделана ржавая труба корявыми болтами, и всё это —задвижка, а сверху колокольчик в виде рельсы, то на первый взгляд кажется странно, но Вы же сами говорите: «странный режиссер». Значит, есть место, где гнездятся корни стиля. Правда и то, что во времена Кононенко стиль, о котором говорим, блистал красотой его живописи. В этой части утрата оказалась невосполнимой. Конечно, хороший художник — нет, не хороший художник, а способный человек — может написать полотно в стиле Сезанна. И пишут! Но в нашем случае это будет ностальгия, дань привычке. Ну и потом для того, чтоб что-то изменить во имя сохранения, не обязательно всё выбросить и всё заменить. Достаточно передвинуть и привнести. Аккуратно. Для чего надо быть не только режиссером, но и немножечко художником, как был не только художником, но и режиссером Юрий Ильич Кононенко.

Вот так и сохраняется. Именно сохраняется! Потому что для того, чтобы развивать стилистику Кононенко, как Вы это называете, нужен сам Кононенко. Если б он жил, он бы, естественно, менялся — и менялась бы его стилистика. Ну а моя мысль — это же со стороны. И она, случись нужда, в предлагаемых обстоятельствах вряд ли может быть глубокой. Как правило — на уровне интуиции и вкуса. Ещё и ремесло: перекинуться парой слов в этой части бывает нелишне. Вы интересовались: как сохраняется? Силой желания. От добра добра не ищут.

 — Нижний — город большой, от Москвы — в нескольких часах езды, но всё же - не столица. Каково жить не в столице?

 —Отвечаю коротко: хреново. Но можно и в развёрнутом виде. Что такое столица? Ну, тут еще можно как-то сориентироваться. Но вот что значит жить? Вопрос относится ко мне. А что такое Я-то? Оно ж не в зеркале, а как представишь ночью в темноте, вглядишься — страшно деется. «… Моё разворотилось Я, и всё в нём движется кромешно!» Информация, обладающая сознанием, которую мама когда-то называла «зайчиком». Ещё — «лялей». А это, на самом деле, что-то вроде вертящейся воронки. Ужас.

«…Чтоб кырлигырлиться на свете

Родился я.

И кырлигырлюсь…»

Судите сами, каково ЭТОМУ вдали от столицы.

 —Вы не только вдали от столицы — Вы вдали от своего театра. В Театре ОКОЛО у Вас нет даже собственного стола, есть лишь папка с работами. Вы приехали, обсудили что-то с Погребничко, примерили костюмы — и на вокзал. Как Вы ощущаете расстояние между Вами и театром?

 —Если условиться, что я есмь невыспавшаяся старая тетка, что с первыми петухами тащится на «сапсан» «с толстой сумкой на ремне», то о-хо-хо… Сидишь угрюмо в такси и ненавидишь таксиста за тот «шансон», которым он тебя потчует без задней мысли и от чистого сердца. И тем же поездом, без ног, обратно: радёхонек, что террористы не взорвали. Бегом на пятый этаж — скорее открыть дверь. Из нее вылетает натерпевшаяся собака и мчится со свистом вниз, а я, бросив сумку, лечу за ней — открыть бедняге дверь на волю.

Но Вы, полагаю, совсем не то имели в виду, спрашивая о расстоянии между мной и театром. Расстояние между нами — роковое. Искусство театра, как и всякое другое искусство — есть тайна. Что о ней говорить? Но театральное искусство для художника театра — вроде бы тайна родная? Родная, родная. Но, увы, тут, как в теннисе: если сам не играешь (имею в виду режиссуру), то хоть и видишь, куда мячик падает и что такое «брейк» ясно — то всё же и не более того. Комментатора послушаешь и удивишься: как это он понимает, что удар был кистевой? Остается разобраться в отношении к коллективной жизни. Как уже сказано: да, далеко. Кино — другое дело. Сунешь голову, как страус, в старый фильм — и нет тебя хоть некоторое время. Театр — диалог. Острота общения. В концентрированном виде. Информация в изысканной форме, душевные и умственные труды, связанные с ее оценкой, переоценка собственной ценности в свете полученной информации. Короче говоря, интеллектуальнейшая вещь, да простит мне это слово (интеллектуальный) мой оценивающий ум. Очень что-то энергетическое. Не расслабишься. Иной раз и ногой пошевелить боишься. Вспотеешь весь от напряжения. Вот и снятся Уральские горы. Сидишь один-одинёшенек, смотришь вдаль. Под скалой река течет, ястреб летает. Поезд иногда прогремит — и тихо… Хорошо…

 —То есть Вы живёте в ощущении творческой изоляции? И «лечитесь» от изолированности собственными и чужими стихами?

 —Творческой изолированности нет, потому что — по причине изолированности — нет и творчества. И вообще, с изолированностью плохо. Вы же, наверное, слышали, что всё состоит из частиц. На определённом этапе их рассмотрения предметы начинают терять очертания. Человек — тоже, в каком-то смысле, предмет. Вследствие движения частиц и отстояния их друг от друга, заяц смешивается с телевизором, а молоток — с астрами. Но, на подслеповатые глаза, существа обладают контурами, телами. Припоминаю, что была такая стадия общения, когда обладатели тел, называемых человеческими, начали притягиваться друг к другу и слипаться в массу, обозначившуюся местоимением «они». В соответствии с условными представлениями, «они» не могут просачиваться сквозь преграды в виде стен и дверей, и если последние в наличии, то уже легче. Хотя возможностей просачиваться и пронизывать в других формах и другими средствами у «них» остаётся достаточно для того, чтобы жертва диверсии размечталась о том, чтобы Вселенная схлопнулась и всё прекратилось. Нет, я понимаю Ваш вопрос. Он подразумевает трактат о пользе и вреде одиночества. Как себя чувствует забытый человек? Как Фирс в заколоченном шкафу. Но есть и польза. Так, по крайне мере, мню.

Они сказали их фамилия Смирновы

Такое впечатленье громадное произвели

Сказать по правде чуть ли не до бреда

Спасибо что зашли.

Когда я их увижу снова

На улице

А может и зайдут

Бог даст и новое произведут,

Дыша морозом, впечатленье.





Ответы на вопросы Надежда Бахвалова завершила своим вопросом: ну так как? Польза-то хоть есть какая-нибудь?

Это мне напомнило недавно пришедший из Израиля анекдот:

В Израиле устроили суд насчет того, можно ли отвечать вопросом на вопрос. Был вынесен вердикт: «А почему бы и нет?»

, 1.12.2011



© 2006—2024 ОКОЛО дома Станиславского
Электропочта: info@okolo.ru