Новости
Пресса

Страницы:

1 | 2 | 3


<< Юрий Погребничко

Расставайтесь

Юрий Погребничко спектаклем «С любимыми не расставайтесь» каллиграфически (я имею в виду восточное искусство начертания: вдохновенно и мгновенно и не ради буквального сообщения наблюдателю, — тут много общего между режиссером и каллиграфом) исполнил метафору театра, расположив между двумя участниками процесса третьего.

Человек, чистосердечно придя уставиться на то, что повыше него, и подышать другим миром, встречает перед глазами призму. Она как немытое окно. Нам это не мешает! Даже так лучше.

Безжалостный опыт. Разворошил во мне дремучее детское чувство сродни неразборчивой искренности, неуместной среди взрослых: это метко уловила в университетское время староста нашей группы Книжникова, назвав меня шутом, — но оно сильное: стараешься скрывать —уличают по внешним проявлениям: ты что, не любишь желтый цвет, это же цвет солнца, радости! (Бывали на станции метро «Рижская»? Съездите, когда людей мало: колумбарий. )

Или даже что я не люблю русских. А это же твой родной народ!

Отбиваться унизительно, объясняться почти опасно: проиграешь неминуемо и будешь потом откуда-нибудь ехать в метро, изумленно уставясь в темноту окна: зачем взялась объясняться, рассказывать, как стыдно за себя… Ведь к тебе поступают названия безупречных ценностей. Радость любят все, кроме больных на голову. Как и Родину-мать, мать, устои и целостность семьи. …то рябина, куст ракиты над рекой!.. Показывать: так вот же верное табунное клеймо на моем характере, которое Бердяев, пиша о славянах, назвал извинительной глупостью дикаря… тут и схватят за руку: ну-ка, кто тут у тебя дикари?

…дикарская глупость во всяком незамутненном сердце порождает чувство, в чистом виде возвращенное мне спектаклем.

Я давно бьюсь над их названиями (этой глупости и этого чувства), но слов подходящих нет — разобраны на высшие хозяйственные надобности. Об этом спектакль.

Вы его любили прежде?
Не помню.
Сошлись по любви?
Сошлись по любви.

1.
Если изобразить графически, спектакль таков: в воздушную прохладную раму из «Преступления и наказания» вставлена плотно-картонная и понятная, как упаковка из тридцати куриных яиц, запись многоголосья из Володина. Несочетаемое (сцены из Володина явно предназначены для одновременного, симфонического, оглушительного и площадного исполнения, как это и есть в жизни, причем это партитура, всего лишь нотная запись, бери и пой хором, а Достоевский чисто исполненной русской речью доносится издалека: уносимыми прочь словами и обрывками фраз: надо вслушиваться, напрягаться, моментами придерживая себя дышать) — несочетаемое начинает взаимодействовать.

Картон порист. Воздух влажен. Думаете, воздух проникает в картон? Отнюдь. Больше вам скажу: и с чего это мы вдруг решили, что взаимодействие означает взаимопроникновение? А ведь именно так мы считаем. И даже в этом усердны. Поэтому ищутся общие места в восприятии того и иного, сглаживаются углы, изымается плохо сочетаемое…
Как я бывало говорю в гостях:

скудеет речь, мелеет океан,
под светлою волной царапается дно,
как в тексте поводы к смягченью и изъятью…

И это только начало, светлая полоса. Дальнейшее видим там и сям.

В спектакле несочетаемое представлено твердой рукой создателя в своей исключительной царапающей первозданности, поэтому взаимодействует одно с другим, согласно механизму возникновения гроз: все более и более утверждаясь каждый в своей ипостаси. Читая мои заметки после посещения спектакля, вы, возможно, попытаетесь меня понять, то есть опередить, и в этом месте воскликните: ну да, душа и тело, дух и материя, возвышенное и низменное, человек володинский и человек Достоевского — ты об этом? А я скажу беспечно и крамольно: да не знаю, об чем тут я… мысль отбивается от слов, молодец какая.

Вопрос критиков, для чего Юрий Погребничко предпринял попытку соединить Достоевского с Володиным и получилось ли, пусть обратят к самим себе как упражнение. (Мой вариант— ради безжалостности, какая есть в великой музыке.) В чем нашел общее между обоими? Общего нет. К чему прицепил духовную скрепу? Нету скрепы. Конструкция держится на одном слове.

А какое слово? Да говорю же, беда какая: основные одухотворенные русские слова разобраны на прикладные надобности, но официально как бы используются в первоначальном высоком смысле. Тут есть риск высказаться вслух простому человеку, зато большие возможности для приноровившихся.

Возьмем «норму». Согласно Марку Туллию Цицерону, норма — объединяющий людей естественный закон, следствие внимания одного человека к другим и, наоборот, всех других к нему одному, отдельному*. А норма внутри человека? — да воздух, чем дышит: он или есть, или нет. И тоже следствие природного устройства человека. Юрий Кононенко, помните, сказал: есть ощущение… что все нормально. Два-три таких ощущения хватает на жизнь. Да, наши не пришли. Но тут ты.

Или «любовь». Приверженцы основного смысла не могут это слово произнести. Выкручиваются обиняками. Я по тебе скучаю, Митя. Митя должен догадаться.
__________________________________________
* «…люди… рождены для людей, дабы они могли приносить пользу друг другу, поэтому, следуя природе, необходимо трудиться для общего блага, употребляя все силы и способности на то, чтобы теснее связать людей в единое общество» (Всадник Марк Туллий Цицерон. Трактат «Об обязанностях». Наставление сыну, посвящено ему же; 44 г. до н.э. (Какое необычное для современного уха сочетание: «следуя природе» и «сильнее связать»! Об этом спектакль.)
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––

А в ежедневном пространстве встречаешь знакомого: ну, как поживаете, как съездили, как вообще? Нормально. Значит, поживают средненько и, кажется, не ездили, да и вообще.

Мама, вкусный суп? Нормальный! Значит, день не задался.

2.
Название спектакля — безобидная ловушка, если не переставить акценты с не расставайтесь на с любимыми. А так-то подумаешь: пойду себе испытаю трепещущую безотчетность, чем это грозит? (Тут незнакомые позвали в незнакомый театр, а я в шутку спрашиваю: чем мне это грозит? — «Как минимум отличным настроением». Так оно одинаковое у всех и до того необходимое, что за ним надо ходить, как за пищей? «Но вы обхохочетесь». Тот же спазм, когда кричат, узнав спустя годы: надо-надо встретиться!

Женщина позвонила дружить и обиделась. «А я вот не могла без людей — ни в горе, ни в радости». Ее фамилия была Годунова. Понимаю отключающих телефон.)

Режиссер сразу роздал ключи.
Сонечка и Раскольников:
—А где тут про Лазаря, воскресение и все такое?
—Вы не там смотрите. Это в четвертом Евангелии. 

… и вот конструкция спектакля поднялась и двинулась, как деревянный корабль опередивших Колумба китайцев, шатаясь палубами и звездами, скрипя и хлопая дверьми вагонных ночных студеных тамбуров под сводом общей бездны… Тут — бракоразводный суд с вереницей вызванных, там — два душегуба; душегубам трудно разговаривать — нам трудно слушать: паузы долгие: воздуха с обеих сторон не хватает.

3.
Сцены из Достоевского кажутся подводящими к разговору Раскольникова и Свидригайлова, чтоб люди хоть поняли, откуда это. Впереди им назначено — чернота и бездна.

– А кстати, верите вы в приведения?
– В какие привидения?
– В обыкновенные приведения, в какие!
– А вы верите?
– Да, пожалуй, и нет, pour vous plaire… То есть не то что нет…
– Являются, что ли?
– Марфа Петровна посещать изволит. 
– Наяву?
– Совершенно.
– Что же она вам говорит, когда приходит?
–Вообразите себе, о самых ничтожных пустяках… меня ведь это-то и сердит. 

Где так еще разговаривают? В поездах, больницах, в ожидании всего неумолимого.

–Я согласен, что приведения являются только больным; но ведь это только доказывает, что приведения могут являться не иначе как больным, а не то, что их нет, самих по себе.
– Конечно, нет!
– Нет? Вы так думаете? Ну а что, если так рассудить (вот помогите-ка): «Приведения – это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрёт совсем человек, то прямо и перейдёт в другой мир». Я об этом давно рассуждал.
Воздуха слушать и одновременно дышать не хватает.
Клочки и отрывки других миров!

4.
А в суде речи скорые, сухие. Судья довольно милая, сухощавая, смотрит в бумаги. Люди перед ней как голые с вещичками. Суд не то чтобы нетерпелив или наоборот, вял… но обыден. А в обыденности есть мера: всему назначен ровный общий шаг. Одни только дети это ненавидят изо всех детских сил. Потом выздоравливают.

Здоровый человек… должен жить… для полноты и для порядка. Чуть нарушился нормальный земной порядок… тотчас и начинается сказываться возможность другого мира.

Судья. Лаврова, вы поддерживаете иск мужа о расторжении брака?
Катя. Нет.
Судья. А вы, Лавров, не изменили свое решение?
Митя. Не изменил. 
Судья. Лавров, вы когда-нибудь задумывались, что значит для человека любовь, семья?
Митя. Не задумывался.
Судья. Это уже не легкомыслие, а просто какой-то цинизм, наплевательское отношение к жизни. Да не только к своей, а к жизни своих будущих детей, будущего поколения. Вы когда-нибудь задумывались, что у вас могут быть дети?
Митя. Нет.
Судья. А следовало бы подумать.

Почему в театре ты это слушаешь выпучив глаза и спиной ощущая ворс спинки кресла?

5.
Я знаю кое-что про ад. Там времени нет, но им оставлена в нем потребность. Надо что-то сквозь себя протаскивать, отмерять. Окна не мыты, шторы висят штанами каменщика, перед дверью сухая тряпица – бывший коврик. Здравствуйте проходите ноги не вытирайте еще не прибиралась да что вы у вас чистенько ой да я еще не прибиралась. Дети, садятся, встают из-за стола, выходят. Как выросли. Дети входят, садятся, встают. А это кто же у нас народился они же ах да как выросли кушайте как у тани личная жизнь поспешила напрасно здравствуйте проходите как у тани личная жизнь. Дети входят, встают, выходят.

Окна правильно что не мыты, но где же музыка? В детстве едва взглянешь на радио, оно как закричит. Или гимн, или Зыкина. Зыкина ласково рассказывала своей песней мальчикам и девочкам нашего города, что у них в жизни все будет напрасно, тогда надо вернуться в эту собачью жару и опустить ладони в великую реку.

Сидишь в восемь лет и думаешь: бегство, смерть?

Одни молодые люди, поженившись, взяли и замуровали радиоточку в новой квартире, а им из конторы говорят: это вы ее в ваших глазах замуровали, а так-то она действует.

… в наш амаркорд приехал цирк. Выступали тигры. Под куполом шапито открыли брезентовую форточку: синий квадрат неба. Тигр прыгнул на тумбу, увидел и замер. Дрессировщик окоченел. Все смотрели на тигра. Тигр смотрел на синий квадрат.

(В связи с тигром интересно сравнить спектакль, по приему, со стихотворением Михаила Лермонтова «Валерик». У Лермонтова реальность погружена в самое себя по крайней мере три раза: герой, раненный у реки Валерик, в смертельном бреду видит сон, в котором он видит сон, в том сне он спит, смертельно раненный, на берегу руки Валерик и видит сон… и т.д., вещь методически точная. У Юрия Погребничко фантом театра несколько раз перескакивает с площадки на площадку, представляясь то цирком, то обыденной реальностью, вбирая ее в себя или выпуская, а в финале бросаясь вплавь в зрительный зал и оттуда оглядываясь на нас же в том же зале, — ни разу не выпустив из рук форточки…)

6.
В спектакле дается большой концерт, что привычно: чувства легко отворяются и плачет женщина в соседнем ряду. Только он на этот раз странный. Песни из традиционного любовно-лирического списка, но поющие сильно наваливаются, наступают, руки распахнуты, ладони обращены на тебя, лица ликующие, северо-корейские. (В моем амаркорде с собачьей жарой так все еще держат ладони навыверт чугунные девушки фонтана «Дружба народов». У них и чугунные зубы во рту.)

Любовный марш здесь действует на нервы. Интересно, у других народов есть гражданственно-любовная песенная традиция? А почему на всех женщинах изысканные платья с турнюрами, а на головах шапки-ушанки? Ну так мы ведь обыкновенно везде так и одеваемся. Похвала художнику за точность руки.

Обыденное, только будучи перенесено в иное пространство, выглядит дико.

7.
Бывает ли, что чувства разные, а вывод из них один?

Из заметок о спектакле «Школа для дураков»:
У Штайнера: «это отвратительное мещанское слово нормальность». Это как раз по теме.
Норма давно обосновалась в словах, в речи и передала ей управление над собой, что случается повсеместно в разных областях человеческой деятельности. Речь ее устанавливает в отношении всего. Не будучи образованной (есть только природные данные, недра: дедушка был серьезным геологом и даже: а мы из дворян), речь выбирает во всем, чем она теперь руководит, ей доступное.
Тогда чувство было — безмолвная, почти смешливая отрада. Опыт хоть временного пребывания в ином пространстве позволял думать, что от речи-охранника можно освободиться движением плеч. В атмосфере церемонного молчания расправится чувство. Теперь рассуждение можно повторить, но продолжить так: передоверившись речи, норма лишилась самой себя. Она умерла. От нормы осталась шкурка, табличка. Так «эффективный» менеджер-говорун, сыплющий терминами, присваивает предприятие, оставив собственника за воротами, проводит ребрендинг, и — получите-ка новый продукт под прежним названием! Зачем нужно под прежним названьем? А помните у Цицерона: «теснее связать»? Получите наш вариант.

Есть вещи, не подлежащие речи и измеренью, в смысле наименованию. Начать измерять — мрут. Но чучело можно использовать как обучающую табличку в воспитательном учреждении. Сюда хорошо подходят хрупкие личные чувства. Хороший мягкий материал.

8.
Любовь, одиночество, разлука, боль существуют в человеке врожденно как способность к жизни. Юрий Николаевич заметил однажды, что «эмоциональное может быть и не встроено в человека». А вдруг встроено? — хотя бы намеком, пустотой незанятой: выглядит как небольшое пространство для размещения имущества души. Что добыл, то и разместил: вот когда мы встретились, а тут дневник ребенка-первоклассника, ракушка из Сочи того лета, когда решили, что больше «на Родину в отпуск не ездим», телеграмма Е. С. из Антарктиды отсутствием циклона буду пятницу твой душой и телом.

А может произойти так: принес — негде размещать. Заполнено, дружок, твое пространство, не трудись сам, на коробках таблички. «Незыблемое». «Яблочный спас: фоторецепты». «Деревья Родины».

Судья. Лавров, расскажите суду, что у вас там случилось?
Митя. Нет ничего общего.
Судья. Он пьет?
Катя. Не так уж. Вообще-то не пьет.
Судья. Он вас бил?
Катя. Что?..
Судья. Лаврова, а как вы считаете, почему ваш муж настаивает на разводе?
Катя. Он считает, что я ему изменила.
Судья. Он правильно считает?
Катя. Это не имеет значения. 
Судья. Как же — не имеет значения? Изменили вы ему или нет?
Катя. На этот вопрос я отказываюсь отвечать.

Все отвечают, а Катя отказалась.

В зале возникают смешки по поводу ответов людей униженных и от того смешных.

Хочется уйти из зала суда и присоединиться к тем двоим. Вот и Свидригайлов (в романе): воздуха хочется…

9.
Финал. Ребенок Алеша Карамазов выходит и говорит: если у вас есть хотя бы одно хорошее воспоминание из детства, вы спасены. (Нет не катание с горки. День, когда тебя оставили в покое.)

Голуби вы мои сизокрылые, — обращается Алеша-ребенок к истерзанным мужчинам в хоре.

И наступает чудо: спадает собачья жара, Митю пускают в больницу к Кате на пять минут, воздух вместе со звуками саксофона в руках Кати мягко проникают в легкие. Как хорошо, как тихо. Митя придет завтра. Да, представьте себе. Слова из милых песен падают, как тихий снег, на сцену, на больную голову.

Но хор взрывается вновь. Ангельское лицо дирижера в ее личных очках в прелестной круглой оправе рывком оборачивается к нам.

Что ж мы не поем проклятые ландыши?


P. S. 

Из интервью Юрия Погребничко мне, 2011 год: в человеке накапливаются чувства, почему же всё так?.. А сверху ему поступают сведения: к примеру, толстые зады — это хорошо, такие люди есть украшение нации. 

Расставайтесь, голуби сизокрылые. С любимыми особенно: на минуту, на поворот лица — лишь бы сразу о нем затосковать. Он будет завтра лететь с острова Русский шесть часов, сначала вертолетом. Но эти шесть часов можно разбить на клеточки по пять минут каждая, нарисовать ровненько на чистом листе бумаги и каждые пять минут зачеркивать по одной… Да, у меня есть другие дела. Но я буду сидеть и зачеркивать.

…театр, ты детская коробочка железная для камушков и бусин. Откроешь и смотришь, что у тебя осталось твоего. Я скучаю по тебе, Митя.

Режиссер не знает, кто такая Мизулина.

Нина Чугунова, 17.04.2015



© 2006—2024 ОКОЛО дома Станиславского
Электропочта: info@okolo.ru