Новости
Пресса


<< Юрий Павлов

Хокку Юрия Погребничко

№ 26 Литературная Россия

То, что в Московском театре ОКОЛО дома Станиславского под руководством Юрия Погребничко существует устоявшийся интерес к восточной философии и образу жизни, уже давно всем известно. Вот и последняя постановка «Сцены из деревенской жизни. Дядя Ваня», ставшая первой премьерой после пожара прошлого года, скорее похожа на классическое японское трёхстишие, чем на спектакль по пьесе Чехова.

Спектакль играется на малой сцене театра ОКОЛО “La stalla”, пространство которой отличается от основной низким потолком и более глубокой сценой. Знакомые кирпичные стены, выкрашенные белой краской, деревянные доски крыши, ржавые железные листы — все приметы основной сцены присутствуют и здесь, но они старательно украшены талантливой рукой художника — Надежды Бахваловой. В оформлении спектакля — философия существования героев Чехова.

Холодные стены покрыты коврами, пусть выцветшими и потёртыми, но здесь важна сама попытка украшения. Ржавые корыта с водой изображают пруд в имении Серебрякова. Желание утеплить этот дом, заткнуть щели от сквозняков, сделать его более обжитым и удобным читается в каждой детали интерьера. Грубые деревянные скамейки и низкие восточные скамьи стали мягче: на них положили подушки из шёлка приглушённых цветов. В углу дома растёт куст розовых роз. Его великолепие ещё заметнее на фоне потертых ковров и железных стульев. Чай герои пьют за маленьким, но очень домашним столиком, соблюдая всю иерархию: каждый садится на своё место, а если кто-то по неосторожности сядет не туда, ошибка тут же исправляется.

Но желание каким-то образом обжиться в холодном пространстве не может до конца выразиться. Японские ритуалы, которым подчинено существование героев пьесы Чехова, скрывают стон, вызванный бессмысленностью существования, и не дают возможности открыться друг другу: это для них невозможно… Потому-то со слезами на глазах Елена Андреевна (Е. Кобзарь) отвечает на вопросы Сони (Л. Добрянская), прося её: «Ну, спроси, спроси ещё что-нибудь». Нечасто в этой русско-японском интерьере происходит подобное: люди пытаются преодолеть одиночество, которое здесь сопровождает каждого. Слова падают, словно тягучие, тяжёлые капли. Каждое проявление себя воспринимается как нечто странное и недопустимое. И чувства свои они проявляют как-то нелепо. Желание, неожиданно проявляемое доктором Астровым (М. Палатник), когда он решительно подходит к Елене Андреевне и протягивает руки к пуговицам на её чёрной блузе, совершенно не к месту; смешна и вспышка гнева у Войницкого, который услышал о предполагаемой продаже имения: самураи так не поступают. Сцена покушения в этом спектакле воспринимается, словно плёнка, пущенная на медленной скорости: все герои садятся на авансцене спиной к зрителям, Серебряков (А. Левинский) и Войницкий (Ю. Павлов) ходят на заднем плане, а чей-то спокойный голос зачитывает реплики героев и авторские ремарки.

К своему спектаклю Юрий Погребничко даёт эпиграф:

«Снова весна,

Приходит новая глупость

Старой на смену».

У этих людей жизнь, любовь и глупость (или нелепость, как хотите назовите) тесно переплетены: весна вроде бы пришла, но не принесла ничего, кроме новой глупости: а иначе не проявить русскую любовь в рамках японских ритуалов. Например, любовное объяснение Астрова и Елены Андреевны показывает всю драму этих странных людей, пытающихся скрыться от настоящей жизни, а вернее, от её отсутствия, чёткой структурой японских норм поведения. Вместо страстных объятий, из которых пытается вырваться жена профессора, молодые люди застывают на «пионерском расстоянии» и кладут руки на плечи друг другу, словно собираются танцевать. Только музыка не заиграет и танца не будет. «Я лучше и выше, чем вы думаете» — при слове «выше» Елена Андреевна, словно желая доказать это, встанет на цыпочки перед своим поклонником.

Эти люди часто произносят одну и ту же фразу: «С таким же успехом нас могло бы и не быть здесь». Всё их существование — производная от осознания этой мысли, вызывающей тоску и немое отчаяние. То, что твоя любовь «не настоящая», как у Елены Андреевны, или то, что ты не стал Шопенгауэром или Достоевским, как Войницкий, или стремление уйти от мучающей тебя безответной любви, или забыться, чтобы не видеть русскую жизнь, которую ты презираешь, подобно доктору Астрову, порождает желание чем-то заполнить пустоту незадавшейся жизни. Вот и появляется на сцене двойник Елены Андреевны (Т. Лосева); японский меч, который, словно символ власти над окружающими людьми, унесёт с собой Серебряков; Соня же упадёт на колени и совсем по-японски поклонится отцу — служение этому человеку вновь останется единственным смыслом её жизни; Астров в пьяном угаре примется за восточные единоборства под аккомпанемент «Комаринской».

Несмотря на эти неловкие протесты против ненастоящей жизни, действие не выглядит пафосной борьбой за самореализацию или призывом к тому, чтобы давно пора прекратить «заниматься миражами». Погребничко вновь обращается к своей излюбленной теме: внутренней несвободе и человеческом одиночестве. Этот спектакль тихий и гармоничный, словно японская гравюра, и лаконичный, подобно хокку. В нём, как и в японском трёхстишии, — попытка запечатлеть потаённое, и такое мимолётное состояние души. Он похож на мгновенное прозрение, когда в секунде мироздания вдруг отражается вся Вселенная. Чеховский текст сокращён, и может показаться, что слов очень мало. Но сами персонажи, их взгляды, обращённые в зал, и скупые движения говорят много больше, чем может показаться на первый взгляд.

Этот спектакль пронизан недосказанностями и намёками. Ковры, подшитые серыми стёгаными одеялами, за одним из которых притаилась гитара, а на дно «пруда» положили не только пузырёк с морфием, который Войницкий украл у доктора Астрова, но и увядшую розу и кисть, которой можно неторопливо писать японские иероглифы или рисовать тушью загадочные узоры.

Как и в других своих спектаклях, Юрий Погребничко предлагает зрителю воспользоваться ассоциациями, возникшими у самого режиссёра. Поскольку сделано это ненавязчиво и оправданно, то часто возникает ощущение, что вещи, живущие на сцене, не просто знакомы, но даже ваши собственные. Как будто недавно именно вы вынули их из сундучка, в котором хранятся личные воспоминания: старые письма, приглашение на первое свидание, фотография с выпускного бала, или изображение любимого актёра. Их можно неожиданно найти в любом месте своей квартиры. Найти и приятно удивиться, улыбнуться… Как розе из маленького пруда, или гитаре, спрятанной за ковром. Так и удивишься, увидев хокку о японце-дяде Ване, и улыбнёшься, когда поймёшь, что он всё равно остаётся знакомым.

Наталья Сажина, 1.07.2005



© 2006—2024 ОКОЛО дома Станиславского
Электропочта: info@okolo.ru