Нужны новые формы?

Хорошо всё-таки, что я не театральный критик. Вот спросили меня после спектакля: «Ну, как?» – и я, не мудрствуя лукаво, брякнул прямым текстом: «Ничего не понял. Но здорово!»
Собственно, если сразу всё понятно, можно предположить два варианта: либо внешние (сценические) колебания срезонировали с внутренними (такое случается, но редко), либо предложенное зрелище настолько незамысловато, что за время спектакля успеваешь всё переварить: жиденькая такая кашка, которую и жевать не надо, входит и выходит со свистом (только не говорите, что свист – художественный).
Можно и по другому. У театра – свой язык, он для меня, зрителя, не родной, нужно перевести увиденное на свой язык и «прокрутить» по новой. Было бы, что прокручивать; если есть – назовём это послевкусием, что ли. А если нет… тогда, в общем, и говорить не о чем.
Осталось назвать театр и спектакль. Ничего экстравагантного: «Около дома Станиславского», «Старший сын». Как раз к вопросу о том, всегда ли шаг в сторону от текста считается побегом. Конечно, не всегда – бывает и так, что автору спектакля есть, что сказать в дополнение, и сказать именно на языке театральном (словами – сложнее: надо, как минимум, приблизиться к литературному уровню первоисточника, а если уровень – ого-го, тягаться с драматургом – «как школьнику драться с отборной шпаной»). Погребничко в этом смысле нашёл хитрый ход: дополнить Вампилова он предложил не себе самому и не какому-нибудь притеатральному ремесленнику, а тому, кто с гарантией не опустит литературную планку – Чехову. Поначалу, откровенно говоря, я никак не мог въехать, зачем Ю. Погребничко скрестил «Старшего сына» с «Чайкой»; получилось, вроде бы, органично, это я оценил, но… Положим, понять, что Сарафанов у Погребничко – постаревший (но ни разу не повзрослевший) Треплев, легко: за Аркадину говорит Аркадина, за Тригорина – Тригорин, а за Треплева – Сарафанов. Ну, а дальше что? Точно так же можно Зилова запараллелить с Гамлетом, но это скорее для статьи, чем для спектакля. Вот я и ограничился тем невероятно содержательным отзывом, который приведён в начале поста.
А вот, что получилось после перевода с последующей «прокруткой» (хотя не факт, что Погребничко согласился бы с такой трактовкой). Многие всерьёз уверены, будто мы, обитающие на рубеже второго и третьего тысячелетий, все из себя такие новые-новые, только что из мастерской. Неа. Меняется антураж, меняются сюжетные подробности (один неудачник застрелился, другой нет), а герои остаются, новым взяться неоткуда. И мы по-прежнему нелепы со всеми нашими пустыми амбициями и попытками выдать званных (себя) за избранных. Но стреляться, право, не обязательно, ведь жизнь, так или иначе, продолжается. С нами, без нас – ничего не меняет, свято место, как известно, пусто не бывает.
К слову, у Сарафанова с Треплевым есть ещё одно общее: и тому, и другому многие симпатизируют. Чехов отчасти сам виноват: в угоду объективности он пытался показать Треплева с лучшей стороны (а Тригорина – с худшей). А Сарафанова «отмазал», конечно, Е. Леонов, сделавший своего героя таким трогательным и беззащитным, что не вызвать симпатию он просто не может (у Вампилова, однако, не совсем так). Тем не менее, милые, трогательные неудачники сбивают с панталыку не только себя самих (из чего не следует, что они не заслуживают сочувствия), и это тоже повторяется (и, наверное, будет повторяться, пока не наступит реальный конец времён). «И нет ничего нового под солнцем. Бывает, скажут о чем-то: смотри, это новость! А уже было оно в веках, что прошли до нас. Не помнят о прежнем – так и о том, что будет, – О нем не вспомнят те, кто будут позднее… И вот – всё это тщета и ловля ветра».
Кто-то ищет «новые формы», а в реальности всё имеет свойство повторяться, и в этом, если угодно, – невыносимая прелесть бытия. Повторение, между прочим, – тоже способ сохранения, а если бы всё постоянно менялось… но «часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скала, в самое тяжкое время живительный и жаркий». Всё повторяется; «Нельзя ничего прибавить, и нельзя ничего отнять».
А если вернуться к спектаклю… Наверное, одна из главных задач настоящего постановщика – укрупнить рассказываемую историю, сделать её не такой локальной, как иногда кажется на первый взгляд. Шекспира, конечно, трудно загнать в локальные рамки, а вот для русской драматургии очень характерна некая якобы-локальность рассказываемых историй (наша литература часто вообще весьма лукава, к ней надо ключик подобрать, а против лома она устоит). И Погребничко, похоже, придумал очень хитрую штуку: наложил одного «псевдо-локальщика» на другого – и раздвинул драматургическое пространство. Вполне успешно.
Во всяком случае, мне показалось именно так.

Алексей Битов, 3.03.2014

• Нужны новые формы?, Алексей Битов, [3.03.2014]