Новости
Пресса


<< Игроки

Балаганчик Левинского

Планета красоты

У Алексея Левинского репутация режиссера, который ставит, что хочет. Всегда и везде. Его спектакли могут нравиться или не нравиться, быть объективно удачными или не очень, но среди них нет
случайных. Поэтому премьер у Левинского то мало, то много. Но Левинский остается Левинским и в
Ермоловском театре, и в Мейерхольдовском центре, и в «Эрмитаже» у Левитина, и Около друга Погребничко.
О нем говорят, что он ставит не для всех.
Но заблуждение считать, что «не все» — это только эстеты и снобы. Левинский вполне бы мог, перефразируя Ахматову, сказать, что театр, как и поэзия, должен быть глуповат. Рассчитан на простодушный прием.
Хоть немного похож на демократичную клоунаду. В его спектакль, как в матрешку, сразу вложено несколько сюжетов и смыслов. Сквозь один просвечивает другой. И каждый зритель волен унести со спектакля столько, сколько поймет. Спектакли Левинского — для людей с биографией. Для тех, у кого свои счеты с театром, свои отношения с литературой и есть вопросы к жизни. Но это не значит, что театр Левинского трагичен и убийственно серьезен. Смешного в нем бездна. Просто юмор Левинского — это юмор человека, который знает, чем все кончится. Такие люди никогда не спешат и никуда не опаздывают. У них свое ощущение и свой отсчет времени.
Левинский — самый «японский» из наших режиссеров. Когда все говорят, он молчит. Когда все бегут, он сидит. Смотрит на воду, следит за движением паруса на горизонте. Он наблюдатель. Посторонний, прохожий. Он тот Простодушный, что сам бы рад обманываться и удивляться. Как Жорж Данден, пьесу о котором он ставил. Как Алиса Л. Кэррола, которую он играет у Погребничко. Может быть, таким людям и открывается смысл жизни? Когда-нибудь, в конце концов? И смысл этот, уж конечно, не в том, чтобы «обмануть всех и не быть обманутым самому», как говорят в его «Игроках» и почти цитируют в его «Хозяйке анкеты» («всех обмануть и остаться в живых»). Любопытство исследователя в Левинском целенаправленно и основательно. Его интересы и вкусы простираются от самой старой драмы, античной («Царь Эдип»), до самой новой (пьес М. Дурненкова), от классического и гармонического Островского до классического и деструктивного Сорокина. Левинский — один из знатоков творчества Мейерхольда и его биомеханики, но его теория не суха, а знания естественным образом экстраполированы в практику. В сущности, он возделывает то же самое поле, что все.
Но находит там только свои клады. А это (о чем мы забыли) в режиссуре и ценно — собственный взгляд, свой угол зрения. Закончив Школу-студию МХАТ, эту некогда цитадель магистрального психологического искусства, он полюбил театр условный и в 1960-е непопулярный: Мольера, Брехта, Беккета. Прославившись в Театре сатиры, где его ценили и любили, почти 30 лет назад ушел оттуда в Студенческий театр МГУ и создал собственную студию — «Театр». С тех пор, кажется, не изменился. Все тот же «затюканный апостол» (так называлась пьеса, сделавшая Левинского знаменитым) — человек, который хочет жить по-своему и не
умеет жить, как велят. И дело тут не в пафосе и не в геройстве, Левинский — герой без пафоса. А в том, что «по-другому» — с нелюбимыми, про нелюбимое — у него не получается. На самом деле, его главный тезис — «Творчество не бывает магистральным. Оно только сбоку и бывает» — универсален. Если театр собирается остаться Театром.
Театр Левинского — это Театр, блуждающий в лабиринтах старинных стилей и жанров.
А жизнь сквозь призму такого театра выглядит балаганчиком, который в этом театре отражается? за неимением другого предмета. Отражается не буквально, конечно, но бликует в сложной системе линз и
зеркал. И «балаганчик» не символ бессмысленности, а способ насмешливого преодоления того, что
выглядит неодолимым. Вот настоящие задача и цель — сказал бы Гоголь.
После спектаклей «Балаганчик» и «Хозяйка анкеты» многолетние споры сторонников и противников
«новой драмы» впору заканчивать. Левинский доказал, что эта драма сценична и объемна. Если не ставить ее только ради экзотики (мат, современные типажи) и запоздалого желания расплатиться с «ужасной» советской действительностью. Как в волшебной машине времени писателя Уэллса, в спектаклях Левинского перед вами бешено пролетают эпохи, пространства. И можно уловить рифмы имен и событий в той самой истории, которая попеременно возвращается к нам то фарсом, а то трагедией. В «Балаганчике» Левинский парадоксально рифмует знаковую в русском театре пьесу Блока (ставил Мейерхольд!) с «Голубым вагоном»
М. Дурненкова. И в результате с очевидностью понимаешь, что Блок тоже когда-то написал «новую драму», а герои Дурненкова, известные детские писатели Барто и Маршак, Чуковский и Заходер, выпивающие и закусывающие и грустно обсуждающие вопросы вдохновенья, — все те же арлекины, пьеро и коломбина нашей странной российской действительности, вечно путающей жизнь и литературу.
В «Хозяйке анкеты», где одноименная пьеса М. Дурненкова «разрешается» его же одноактовкой «Смысл жизни», этот прием стыка и сопоставления эпох еще откровенней, а система зеркал, уж точно, двойная. Герои пьесы являются на спиритический сеанс к некоей генеральше Пашкевич, чтобы узнать свое будущее.
Для зрителей же этот спектакль — тоже своего рода сеанс, где они припоминают свое прошлое. Естественно, не советское или не только советское (из-за этого одного Левинский бы не стал огород городить) и, конечно, не только реальное, но прошлое театральное и литературное — языковое, так сказать, «культурный слой».
Среди гостей генеральши что ни герой, то типаж: этот вдруг напомнит Петра I, тот — Свидригайлова, эта — купеческое Замоскворечье Островского, тот — Петербург и Серебряный век. За какую реплику, имя ни потяни, выйдет вроде цитата. На какую интонацию ни наткнись, родится воспоминание. Это поначалу страшно обескураживает, потом невероятно смешит. Скажут «генеральша», а в голову придет Епанчина Достоевского. Скажут, родственник из Киева явился, а вам уж привидится житомирский кузен Лариосик. Герои чинно пьют кофий, беседуя на хорошем русском, как сто лет назад, но нет-нет да залетит в разговор крепкое словцо с улицы. Среда-с заела. Вызванный спиритами дух носит старинное имя — и деловито обсуждает с работодателем следующую материализацию. Какой-то Коровьев, да и только. А два мелких жулика, обещающие открыть смысл жизни всем жаждущим, это, конечно, два мелких беса. А может, Тарелкина? И так без конца в этом балаганчике, этой фантасмагории, которая не только безумно смешна,
но и очень печальна, потому что все было, все снова вернулось и снова пройдет.
«Игроки» Левинского, самая недавняя премьера режиссера в Театре ОКОЛО. 
Спектакль, продолжающий его любимую тему «надувательной земли», в которой живут и персонажи
Гоголя, и типы Дурненкова, да и мы с вами, пожалуй. История о том, как вор у вора шапку украл, для Левинского — русская метафизика, «бродячий сюжет», в котором сквозь «дела давно минувших дней»
(таков у Гоголя эпиграф) нет-нет да и подмигнет вам современность: помывшись над медным тазом,
Ихарев вдруг включит электрическую бритву, его слуга Гаврюшка ввалится в комнату не с узлами да баулами, а с рюкзаком, а половой Алексей пройдется перед зрителем в каком-то зловещем стэпе.
Левинского волнует в «Игроках» не столько собственно игра, сколько игра ума, механизм обмана. Как
мог проиграться опытный жулик Ихарев? С чего это шулер вдруг проведен так пошло? А просто и
очень по-русски. Есть что-то невзрослое в этом Ихареве Анатолия Егорова, как, кстати, и в героях «Хозяйки анкеты», которые под элегантными плащами носят тесноватую школьную форму и ремни с бляхами. И герои, и хозяева, думаю, и читатели русской литературы никогда окончательно не взрослеют, коль скоро их
волнуют миражи и призраки, и «образы далёких, чудных стран». Хорошо это или плохо? У Левинского
свой ответ. У вас должен быть свой. Жулик, называющий крапленую колоду женским именем, это что?!
Это уже не просто жулик, а жулик плюс кто-то еще: и авантюрист Чичиков, и незадачливый жених Подколесин в одном лице. Этот Ихарев — жулик-романтик в отличие от компании Утешительного, для которой игра — всего лишь ритуал (невозмутимые лица, чинные манеры, фраки-униформа).
Вспоминая игроков, среди которых встречаются добродетельные люди (сегодня карты передернул, назавтра последнюю копейку отдал), этот Ихарев говорит, конечно, о себе. Он сам и подсказывает новым друзьям свое слабое место, признавшись, что даже самый опытный игрок, увлекшись, может сделаться неспокойным, потерять бдительность и потеряться в мгновение ока. Это увлечение и вовлечение Ихарева в аферу, этот наш вечный мираж, когда фитюльку принимают за ревизора безо всяких на то резонов, мы и наблюдаем затем в спектакле Левинского. Здесь первым и главным обманщиком оказывается не хороший игрок в карты, а хороший «актер», Иван Климыч Крыницын, который изображал перед Ихаревым добродетельного отца, Глова старшего (Иван Сигорских блестяще справляется с этой трудной, «двойной» задачей). Ихарев Левинского не будет обыгран. Он падет «жертвой духовного общения». Как случается и с нами, и с вами — со всеми, в кого пустила корни эта наша общая «надувательная земля». К ее бедам (дураки и дороги) я бы добавила театр и литературу. Впрочем, проклятие ли это наше или счастье, мы поймем позже. А может, и никогда не поймем, отчего мы так любим этот свой камень на шее и идем с ним на дно, как чеховская Раневская.
P. S. 28 июля у Алексея Левинского юбилей. «Какой дьявольский обман!» Все 30 лет, что мы провели вместе «в ожидании Годо», Левинский, кажется, ничуть не изменился. Редакция и автор с радостью поздравляют режиссера с днем рождения. 
P. P. S. Все ж ошибался г-н Ихарев, утверждая, что «только и лезет тому счастье, кто глуп, как бревно, ничего не смыслит, ни о чем не думает, ничего не делает, а играет только по грошу в бостон подержанными картами». Левинский — счастливый человек. Он не передергивает карты и не обманывает доверие и честность добродушных людей.

Наталья Казьмина, 1.09.2007



© 2006—2024 ОКОЛО дома Станиславского
Электропочта: info@okolo.ru