Новости
Пресса


<< Оккупация — милое дело.О, Федерико!

Диагноз: Капитанская дочка

«Оккупация — милое дело!» в театре Юрия Погребничко

Новая газета


Театр «Около дома Станиславского» поставил пьесу Татьяны Орловой «Оккупация — милое дело, или О, Федерико!». Федерико — Феллини, прообраз «Оккупации» — «Амаркорд»… впрочем, тут и «Дорога», и «Ночи Кабирии», и карнавальный кошмар «Джульетты и духов» в блеске чужого мегаполиса.

Пьесы драматурга Орловой в Москве не ставились, но в 1970-х шли по губерниям. В бытность свою главрежем в Петропавловске-Камчатском Юрий Погребничко хотел ставить одну из них. Тогда не случилось. Четверть века спустя Орлова послала свой главный текст (растрепанную и пожелтевшую машинопись 1980-х) в театр «Около дома Станиславского» по почте. Так… Самотеком.

В редакции театра от автобиографической повести осталась треть. Но какая!

Вот она выходит: в пальтеце бренда «Служить вечно», в марлевой юбке дет?садовской Снегурочки (по подолу малиновые стекляшки елочных гирлянд), в бурых лыжных штанах 1950-х. На ней алый фетровый капор с розой: так начитанные советские девушки косили под XIX век. Лента у капора зеленая (в цвет где ж достать? Что выбросили в «Галантерее», то и бери). Глядит она беженкой. Перемещенной из ХХ века. У нее нервное породистое лицо и боязливое изящество Лилии Загорской, ведущей актрисы (а также музы и души) театра Погребничко.

…Сбоку выгорожены жесткие коечки вагона. Офицеры в шинелях 1940-х, пыхтя от усилий, грузят оббитые чемоданы с никелевыми черепами уголков, ковры в трубах.

А над сценой по видеоэкрану размером с экран полкового клуба идет старая кинохроника… пылит пехота 1941-го, летят штандарты со свастикой на брусчатку Красной площади, штурмуют троллейбус студенты 1960-х, кто-то принимает юбилейный парад 9 мая 2010-го на «Мерседесе» (спасибо, не на трофейном). Вот и жизнь прошла.

…Девочка в лыжных штанах едет к отцу — в Германию, в советский военный городок 1950-х. В королевском замке устроен пионерлагерь, но сохранена и церковь."В воскресенье поставили нас на дежурство перед проходной. И что же? Идут улыбающиеся нарядные христиане. Они улыбаются не сыто, как бюргеры, а трогательно. Одна женщина улыбалась мне лично, как будто она очень нежная, очень богатая, очень трепетная и падшая, да падшая, как кинозвезда под вуалью. Я отдала ей салют и просверлила выпученным глазом: «Граждане! Бога нет!»

…Все семьи копят, чтоб привезти в Союз сервиз «Мадонна» и ковры в розах. Все ликуют: Гагарин полетел! Офицеров ГДР до отвала кормят борщом. Своих пионерок стращают по радио заполярной народной сказкой о том, как поплатилась за красоту девочка Айога: стала гусыней. Меньше надо любоваться собой в проруби, ближе надо быть к племени.

Оккупация-то, может, и оккупация… но вопрос «мы и они», Россия, блин, и Европа — так же горек, как в «Письмах» Чаадаева. И ответы те ж: только под цыганочку с выходом.

…Нет, эти-то — не от Чаадаева! Короткий, 1 час 50 минут, камерный спектакль Погребничко вместил минимум полвека. Образы тут стоят плотно: как слова в стихах. И лепится на глазах советская интеллигенция — из начитанных офицерских дочек. Вся эта наша дурь — с бессребреничеством и необъятной Родиной, с борщом и дружбой народов, с повышением культурного уровня и самодеятельным спектаклем «Золушка» во дворе… и с рассказом матери, как забирали в колхоз корову… и с умиленной памятью — как в 1940-м на Урал прислали ссыльных поляков, какие они были — ну невозможно не нашенские! — и как все сгинули в одну зиму…

А в полковом клубе — концерт: офицер с неподвижным лицом, в гимнастерке и галифе, идет вприсядку под родной нам всем «Полонез Огинского» (уж кстати, об оккупации и ссыльных поляках). Как почти всегда у Погребничко, спектакль переходит в «песни минувших лет». Истекает ими как слезами.

Девочка в лыжных штанах, Капитанская дочка из оккупационной группы войск пройдет через блаженный бред 1960-1970-х, будет путаться в лентах Феллини и Куросавы, хотеть большого и чистого, подпевать бардам (одна из лучших сцен премьеры — «Любви моей ты боялся зря…» Новеллы Матвеевой в исполнении необъятной Ирки, соседки по палате скорбного дома). Будет беречь пальтецо, считать гривенники, задыхаться в одной квартирке с выросшими детьми, писать, стесняться этого («Вот из таких, как я, наверное, и набирается конкурс во ВГИК по сто человек»), лежать в психушке, выживать в шоковую терапию, читать желтую прессу… Погребничко ставит не «человеческий документ» — а умелую до щеголеватости, нервную, беспощадную и простодушную, ядовито точную в диагнозах (включая свои собственные) прозу. Пришедшую, напомню, в театр самотеком. Бандеролью.

Снегурочка в лыжных штанах, с мартирологом раздавленных жизнью девочек 1946 года рождения, с грозной заповедью в устах «И всегда подавайте милостыню спившимся красненьким старушкам на вокзалах…» — из хора попутчиков Венички, из вагона «Москва — Петушки». А вокруг нее, на камерной сцене La Stalla, умещается ее народ. Девочки в дырявых шалях и ватниках, с беспощадно искореженными судьбой лицами. Картонно-прямые офицеры в портупеях со звездами, товарищи отца. И все это, как в перспективу, распахнуто в кинохронику на заднике — от тайги до Британских морей.

В этих мизансценах явно вспыхивают «Три сестры». Да, в советской инкарнации. Какая была, какая сбылась в стране — в такой и вспыхивают. «Мы» на сцене смешны, страшны и жалостны «нам», сидящим в зале. Мы с ними одной крови.

…А что мы с этого будем иметь, того уже не понять. Как справедливо пели Новелла Матвеева и Ирка, пациентка желтого дома с гуманитарным образованием.

Елена Дьякова, 30.09.2011



© 2006—2024 ОКОЛО дома Станиславского
Электропочта: info@okolo.ru